Аста, тебе это может не понравиться, но ты мне кое-что напомнила и, раз уж я ждала момента, то и удержаться я не смогла. В любом случае - это сплошная пьяная рефлексия.
Печатные знаки.Господи, неужели сейчас осень? Прекрасная, вечная, заботливая осень? Сколько же прошло времени?
А тогда была зима. И было 28 января. И тонкая ледяная корочка на тротуарной плитке. И большие, влажные, грязно-коричневые сугробы на обочинах.
И был сладостный шум общих движений. Пьяно-трезвые взгляды из-под длинных ресниц. Неловкие соприкосновения. Летящие жесты. Глубокое молчание и звенящие разговоры. Горячее срывающееся дыхание. Стыдливые рукопожатия. Смущение недосказанных фраз. Было все. И все было шумно. Казалось, для тишины время еще не пришло.
И сладкие звуки растворялись в теплом свете настольной лампы. Белые наволочки были идеальной сценой для растрепанных рыжих и русых прядей, для голодных взглядов серых и зеленых глаз. Странные беседы, то шепотом, то фальцетом. Непоказная феминность, все это было прекрасным, веселым и фантастическим. Это казалось удивительной игрой. Все понарошку. Ничего всерьез. Но все серьезно.
Женщина, когда он любима, удивительно прекрасна. Святость рождается в пороке. Вы всегда узнаете любимую женщину, сколько бы ей не было лет. И неважно, красива она или нет. Любимая женщина – восхищает. Она – редкое украшение мира живых. Она светится изнутри светом чужой любви, это слышно в ее дыхании, это видно в ее движениях
Но сама женщина не видит этого волшебного света. Она поглощена отдачей собственной любви. И если этот магический свет меркнет, первыми это замечают окружающие.
Махровый асфальт в грязной дымке снега как упаковка для редкой коллекционной игрушки. Изящной. Переломанной. Только вот на местах разлома вместо фарфоровой крошки и острых углов – липкая бордовая жижа. Чужие люди в форменных комбинезонах укладывают это сокровище в белый ящик. И только мигающий желтым фонарь, тихо жужжа, наблюдает за механическими движениями.
Когда полифония исчезает. Когда Тень Тени тает. Когда замолкает неслышимое сердцебиение.
Тогда рождается тишина.
Ничего не проходит. Ничего не стирается. Все просто замолкает. Такая вот специфическая звукоизоляция. Все вроде бы и на месте, но чего-то не хватает.
И ты до конца еще не осознал, что же произошло. Куда же ушел этот нежный шорох жизни. Где же теперь звучит это сердце. Как на тебя уже летит сор. Он производит огромное количество лишнего шума. И ты не знаешь толком, как к нему относиться, ведь тишина так непривычна, так пугающе-липка. А этот шум чужой, враждебной жизни окружает тебя, лишает собственной личности, стремится поработить и заглушить. Шум чужого голоса и чужого же дыхания берет тебя в вязкое, шероховатое кольцо. Навязчивая забота, притворные ахи-вздохи, сантименты, признания в любви, опека, навязанный ритм жизнь, цели, задачи, гул голосов. Жить становится невмоготу. Но когда этот гвалт окончательно глушит тебя, приходит наконец спасительное решение, и вот они, слова, срывающиеся с языка:
- Хватит! Хватит! Вон отсюда! Мне никто не нужен! Убирайся!
И сразу возвращается спасительная тишь, а перед глазами поднимается пелена сочного, слепяще-белого снега, и кажется, тонкая кисть ласково замирает на твоем предплечье.
Начались суровые занятия, как следствие - смена читаемой литературы. А Бальзак-то мною по-прежнему не дочитан... Не могу сказать, что пьеса мне не понравилась... скорее уж - она меня не впечатлила. Постные, безвкусные персонажи, с чрезмерной эмоциональностью происходящего. Очень много эмоций. Лишних, ничем не оправданных эмоций, надо сказать. И все как-то сумбурно. С бухты-барахты. Зачем? Почему? С какого такого? Что ему нужно? Громоотвод? Причем тут громоотвод?
Вся эта мешанина в конечном итоге оставила постное, хаотичное, неприятное впечатление.
Губы трубача смёрзлись в поцелуе С мундштуком любимой ледяной груди, Злой мороз встречает скорый поезд всуе С тем, кого не любят, с тем, кого не жди.
Шум чужих жизней сплетает фальшивый, сверкающий и переливающийся розовым перламутром шелковый кокон. Он застилает глаза радужной пеленой, забивает уши тяжелыми, злыми комками медицинской ваты, по неведомому замыслу - розовой, лезет мыльной пеной в нос и рот. Тяжесть и пустота потерянности сжимают запястья оковами.
Ноги словно в кандалах. Птичка в клетке собственной жизни. Кто ты? Кто ты такой? Уж не ждешь ли ты какой-то особой судьбы? Ждешь?
Тугой ночной мрак. Темнота холодная, настоящая, но кажется такой искусственной. Час ноль одна. Время тянется розовой жевательной резинкой. Ты увязаешь все крепче. Теперь тебе не выбраться. Ты один в этой безумной радостной пелене чужих сердцебиений. Ты сдашься.
Ты устанешь идти, спотыкаясь о холодные камни чужого разума, обжигаясь огнем зажигалок чужого желания. Кем бы ты ни был, свой путь ты пройдешь на четвереньках, чтобы потом поползти, до крови царапая тонкую кожу на груди. Это тонкий ритуал существования. Плата за каждый сантиметр твоего пути. Камни-безумцы. Они ненасытны, они требуют чужой крови. Они хотят умываться чужими слезами, вместо пения птиц слушая срывающееся сердцебиение очередной жертвы. Они и сами займут твое место, а может уже заняли, но ты ползи. Будь сильным. Не смей лишать других очередного зрелища.
Им все равно. Ни один из них не ляжет под твою руку, чтобы помочь. Но если ты заплачешь, если попросишь помощи, камни возрадуются, они зашуршат, мириадами иголок вонзаясь в твой истощенный разум. Ты порадуешь их, но помощи не будет.
Разве так ты видел свой путь? Да ты даже не задумывался об этих камнях, что они по сравнению с твоей жизнью? Что они в сравнении с твоим предназначением? Да ты и не идти должен был, ты должен был мчаться по воздуху, скользя в теплых восходящих потоках, планируя над ртутной гладью океана, ты же герой! Ты центр мироздания! Но…
Полет оборвался. Ты даже не взлетел, только сердце испуганно бухнуло в груди, да руки тонкими плетьми взметнулись вверх. И сразу тело, казавшееся таким легким, свинцом идет ко дну этой жизненной проруби. Ты бьешься об лед, ты смутно видишь очертания тех, кто летит там, над поверхностью, скользя по воздуху, ощущая его своими красивыми, сильными крыльями. А ты борешься, лишь бы не захлебнуться, не поддаться тянущей вниз силе, только бы вынырнуть.
Чудо! Трещина в мутном, серо-зеленом стекле озерной глади. Два удара. Нет, лучше три. Глоток воздуха. Вдох режет гортань кинжалами холода, но как сладок этот кровавый вкус!
Путь по льду страшен, опасен, каждый шаг грозит смертью, но ты справишься. Ты ведь выплыл, ты знаешь, как это делается.
Берег встречает тебя безмолвным отчаянием и удовлетворенной радостью. Теперь-то не страшно утонуть! И почти сразу ты падаешь в снежную яму. Эта ловушка спряталась под теплым настилом еловых веток.
Обида заставляет карабкаться вверх, обламывать до крови ногти, морозить пальцы, выворачивать кисти и стопы, поскальзываться. На середине подъема хочется все бросить! - Это несправедливо! – ты хочешь сказать: «Я должен летать!» но чувствуешь, как нелепы твои притязания, - За что? Что я сделал? Эти болезненные вопросы, кажется, только наращивают ледяные стены. Ты можешь спуститься и замерзнуть. Так, конечно, проще. Так тебя может быть кто-нибудь и найдет, может быть даже руку подаст, даже вытащит… А так что? Ну вылезешь, что дальше? Куда идти?
И ты спускаешься назад, в яму. Там снег кажется голубым, там все вокруг одинаково безжизненное, там можно вытянуть уставшие ноги, откинуться на холодный снег, закрыть глаза… Там можно увидеть сны. Сны про дальние страны, по радость полета, про улыбки и чужой радостный смех. Там можно умереть.
Эта мысль обжигает твое сонное сознание, заставляет сесть. Зубы отбивают дробь безумными тридцать вторыми. Ты с силой проводишь ладонями по глазам. - Я не должен спать. Я должен жить. Нужно идти. Ты борешься с желанием уснуть. - Спать нельзя. Нельзя. Совсем нельзя.
И вот – ты снова карабкаешься вверх. Глаза слипаются, но ты с силой открываешь их. «Только не сдаться! Только не проиграть!» - шепчешь ты, выдыхая облачка белого пара.
Ты стоишь на самом краю снежной ямы. Ты смог, ты победил. Хочется спать, в тепло, ласковые руки, гладящие по голове, колючий плед и мягкий свитер, большая кружка какао и густой ворс ковра на полу. Ты хочешь в сладкий мир собственных грез. А здесь только этот бескрайний лес. И неизвестно еще, сколько опасностей он таит.
Но ты знаешь: останавливаться нельзя. Либо полет, либо смерть. И ты идешь. Нетвердыми, осторожными шагами, стараясь не упасть и все же оступаясь, ты падаешь в сугробы, хватаешься за теплые стволы старых сосен, ты идешь, сам не зная куда.
Ты выходишь на опушку и видишь бескрайнее белое море снега и извилистую проселочную дорогу, почти незаметную под толстым одеялом Зимы. - Твою мать. И вдруг с неба падает что-то большое, с длинными крапчатыми крыльями. Ты с ужасом смотришь на это создание, пока не понимаешь: это человек. Ты подходишь, желая то ли посмотреть, то ли помочь, а может и то и другое. Но человек мертв, вот почему он сейчас здесь, а не там – в небе. Это всего лишь оболочка, лежащая в глубоком сугробе. Ты смотришь трупу в глаза, они похожи на маленькие пуговицы на твоей парадной рубашке. Это сравнение пугает, и ты отворачиваешься от покойника. Ты бредешь по дороге, утопая по пояс в снегу, сам не зная, стоит ли оно того. Ты и сам не понимаешь, почему до сих пор способен идти, почему не упал как тот несчастный, почему еще жив. Или… Может ты и не жив вовсе? Может ты умер, а все это нет, не посмертная жизнь. Всего лишь бред умирающего сознания. Галлюцинация, рожденная задыхающимся мозгом. Нет! Что за чушь! Разве могло бы тогда тебе быть так холодно и так тяжело? Нет, ты совершенно точно жив, в этом нет и не может быть никаких сомнений.
Твой путь сливается в сплошной поток боли, нетвердых шагов, падений, холода, сна на ходу, пульсирующего острой болью сознания, отчаяния и какого-то непреодолимого желания жить. Жить и идти дальше, не стоять. Стоять нельзя. Не вздумай стоять! Соберись, кусок дерьма! Ты должен идти и ты будешь идти!
И ты идешь. День равен бесконечности, а ночь…Это было бы слишком подло, если бы была ночь.
Но ночь все так наступает, и ты в бессилии прислоняешься к какой-то стене. Стене… Сарай! Нет, слишком хорошо, чтобы быть правдой. Просто две стены, что чудом стоят и не рухнут. Они со все сторон занесены белым колючим снегом и похожи на две могильные плиты, стоящие под углом друг к другу. Мироздание не собирается нам помогать, будто шепчет тебе внутренний голос. Ты согласно киваешь в такт этой мысли и идешь дальше. В холодную тьму ночного неба и светящегося синего снега.
«Я хочу умереть.» Вот и все. Ты сдаешься? Вот так, не пройдя и четверти пути? И не обидно? Нет. Это твой выбор. Любой бы поступил также. Каждый поймет тебя. В этом нет ничего удивительного.
Ты не сдерживаешь себя. Обидно. Обидно, что все так. Ведь летают же другие! И ты-то уж точно лучше многих из них, так в чем же проблема? - Ни в чем. – шепчешь ты. Слезы, горячими дорожками бегут по замерзшим щекам, - Вот умру здесь. И все! И умру! Ну и ладно! Сволочи!
Сон приходит болезненным бредом. И холодом.Тебе мерещатся кровавые тени, ты вздрагиваешь, смотришь безумными синими глазами в спокойный лесной сумрак, сердце стучит так, будто поставило себе целью раздробить грудную клетку. Ты все еще жив. Какая-то нелепая случайность, но нельзя же теперь вот так, сидя на месте, посреди какого-то безымянного леса взять и умереть. Это уж совсем никуда не годится.
И ты в который раз встаешь. Тело превратилось в живую машину, способную выполнять только действия сгибания и разгибания ноющих ног.
Ты не знаешь, сколько так прошел, но когда снег под ногами сменился замерзшими серыми булыжниками было позднее утро. Идти стало проще, но окоченевшее тело не желает подчиняться. - Ну нет, старая кашелка! Я заставлю тебя слушаться! – шипишь ты сквозь дрожащие, плохо слушающиеся тебя губы, - Я столько раз мог отправиться на тот свет… Я столько раз должен был туда отправиться, что хрен я теперь сдамся просто так!
Ты думаешь так и гордишься этой неожиданной стойкостью, и ты идешь. Но булыжники все не кончаются, и тебе кажется, будто они смеются над тобой. - Не может быть. Сумасшествие. Но они и в самом деле смеются и даже кричат. Они ждут твоего падения и требуют твоей крови. Им хочется зрелищ также, как тебе хочется жить.
Но наконец ты спотыкаешься на ровном месте. Падаешь, оцарапав выставленную вперед руку. - Черт! – усталость и боль выливаются обидной солью слез. Ты перекатываешься на бок, подбирая под себя согнутую в локте руку, и какое-то время просто лежишь так, мерно покачиваясь, убаюкивая свой измученный разум. Но ты продолжаешь двигаться. Замирать нельзя!
И вот, в конечном итоге, ты еле ползешь по ликующим камням. Тебе уже ничего не хочется. Слезы мешаются с кровью и гневными, сверкающими каплями падают на злые булыжники. Ты борешься уже столько времени, но где же этот конец? К чему ты так долго шел? Ради чего боролся? Где хоть что-нибудь… хоть кто-нибудь…
Ты не думаешь. Сил на построение никому ненужных логических цепочек уже не хватает, и ты молча хватаешь ртом холодный воздух, наполненный шумом от жадных до крови камней. Если бы не их отвратительный скрипучий смех, ты остался бы лежать без движения, не все ли равно, где заканчивать свой жизненный путь, здесь или в трех метрах справа? Ты умираешь. Ты это чувствуешь, но изменить что-либо не можешь, да и по-правде говоря – не хочешь. Ну что ж, и такое бывает. Многие не доходят до конца, н ты прошел длинный путь, ты столько раз не сдавался, шел. Шел, превозмогая себя, делая свое тело подобным машине. Но все сдаются. Рожденный ползать летать не должен – в этом весь секрет, а тебе его по недосмотру забыли рассказать, вот почему кто-то летает там, в хрустальной чистоте зимнего неба, а ты лежишь здесь и готовишься услышать последний удар собственного сердца Как вдруг… далекий, монотонный стук. Да, он конечно тебя и не касается. Да, наверное, он предназначен кому-то еще, но… Но этот шум привлекает все твоем внимание. Внимание человека, изголодавшегося по механическим звукам. По чужим звукам! Да-да, именно механическим. Это поезд. Он идет где-то далеко, совсем не сюда, да и зачем бы ему сюда идти? Есть ли здесь вообще рельсы?
Ты приподнимаешься на локтях, ворочаешь чугунную голову из стороны в сторону, пока не замечаешь эти две сверкающие полосы стали. Рельсы. Ты подползаешь к ним. Из последних сил, будто желая убедить себя, что сделал все возможное, чтобы выжить. Колючие снежинки мокрым холодом прячутся в твоих волосах.
Стук колес все громче. Вот наконец и горячий ветер шевелит твои волосы. «Сейчас меня засосет под поезд.» - запоздалая мысль заставляет в панике закрыть глаза. Ты готовишься. Ты даже слышишь, как поезд перемалывает тебя. Легко. Быстро. С коротким, почти неслышным, противным хрустом.
Но… Вместо этого чьи-то руки подхватывают твое тело и втаскивают в шумное тепло вагона.
Ты долго лежишь, боишься открыть глаза. Потом, немного отогревшись, чувствуя, как талый снег ручейками холодной воды бежит по коже, смотришь на своих спасителей: - Вы кто? - Очень-то вежливо! – фыркает рыжий парень. - Ладно тебе. Будто себя не помнишь, - хмурится молодой человек мрачного вида. - Да я так, шучу… - передернул плечами рыжий. - Заткнитесь все! – подает голос красивая темноволосая девушка, - Не видите, человек не в себе! А затем, обернувшись к тебе: - Мы никто. Пока правда. Но скоро мы полетим. И ты тоже полетишь, ты ведь этого хочешь? - ее голос искрится энтузиазмом, оторопь - единственная возможная реакция. Но тебя беспокоит не эта девушка, ты впервые не знаешь, хочешь ли взлететь. Столько было выстрадано… Умение летать стоит намного меньше. - Ни такие мы и никто, - хмыкнул рыжий, - вечно ты, Анджоли утрируешь. Мы не летаем, это да. Но это не значит, что мы никто. Мы все прошли через то, что и этот парень. И он посмотрел неожиданно-острым, пробирающим до костей взглядом в твои глаза: - Тяжело было? Представляю. Сам такой же. Но это ничего. Прорвемся! Кстати, я Кэлам. А ты? - Я… - ты теряешься, уж слишком давно никто не спрашивал твоего имени, облизываешь в миг пересохшие губы и тихо выдавливаешь, - Я Леон. - Добро пожаловать, Леон, в нашу замечательную компанию! Мы направляемся на юг! Там и погодка шепчет, и воздух хорош! – засмеялся Кэлам, ты смотришь в его глаза, но в них только дружелюбие и светлое чувство уверенности в своих словах. - Я Ули. –тянет тебе руку мрачный юноша, - ну, Анджоли ты уже знаешь. Ты не успеваешь следить за этим потоком информации, схватывая только сухие, ничего не значащие обрывки, пока наконец в твоей руке не оказывается что-то горячее – чай. - Ты сахар ему положила? – допытывается Кэлам у Анджоли. - Да положила я, положила! Отвяжешься ты или нет? – возмутилась девушка. - Глупость какая! Разве я могу отвязаться от такой красивой девушки как ты? – засмеялся юноша. - Льстец! – улыбнувшись хмыкнула Анджоли. Ты смотришь на этих троих и улыбаешься своим, неясным теплым мыслям. Тепло вагона постепенно успокаивает тебя, а мерный перестук колес убаюкивает, стремясь унести тебя за самый горизонт, в мир снов.
Но кто же они, эти трое? Это были не просто люди из поезда, а тебя они не просто подобрали с холодных, требующих крови булыжников. Это были люди, прошедшие твой путь, замерзавшие в снегу, истекавшие кровью на холодных камнях; они знали все это, но продолжали жить, они смеялись теплым живым смехом, но самое главное - они взяли тебя в свою семью, приютили, как приемные родители сироту. Своим. Ты не просто ехал с ними в одном вагоне. Не просто ночевал под одной крышей и преломлял хлеб. Ты жил с ними. Ты научился видеть мир их глазами, смеяться и мечтать о сладостном первом полете. О том, как вместо рук вырастут крылья, а воздух станет надежной опорой. Для каждого из них ты стал не просто пассажиром удивительного поезда. Ты стал братом, другом. Ты стал им Своим. И когда теплый морской бриз ерошил твои волосы, ты был не один. Ты был не один и в момент, когда стоял на скале. И когда, глубоко вздохнув, прыгнул вниз. И когда не упал. И когда оказалось, что ты летишь. Ты был не один. И ты был не одинок.
И это оказалось важнее полета.
Обнимите даже тех, кого не ждете Может быть, им тоже надобно тепло? В поезде мы просто пассажиры плоти, На перроне - души - паром на стекло.
Автор: sold_out Персонажи: Артур/Мерлин Рейтинг: PG-13 Описание: Модерн АУ по Мерлину. Тут 2 страницы текста, что рассказывать? Лучше прочитайте.
читать дальше(Солнце) Видеть впервые - будто уже тысячу лет знаю. Будто тонкий шарфик, змеей-веревкой обвивший шею когда - то виден мной. Будто твои тонкие, искривленные в усмешке губы когда-то улыбались мне, тепло и открыто. Будто... Будто много-много лет назад я тебя видел, знал, и, наверное, любил. Как же не любить такое чудо-юдо? Ты в меня врезался тогда, на улице - а мимо неслись машины, люди шли, даже не оглядываясь - как бездумные, бездушные роботы. Ты дрожал, извинялся, слегка заикаясь - а я как под микроскопом изучал твои тонкие запястья и руки со слегка шелушащейся от ветра кожей, покрытой мелкой паутинкой чешуек. Ты спросил меня, не нужно ли чем помочь. Я ответил, что нет, все в порядке и поймал твой взгляд, откуда-то мне знакомый. Судьба? Бред сумасшедшего? Не знаю. Но только в одном я уверен точно - когда ты поднял глаза и в упор посмотрел на меня, солнце ударило мне в глаза.
(Туман)
Мы сталкиваемся опять - только теперь ты знаешь кто я, а я знаю, кто ты. Над Темзой туман - легкий, но ощутимый - дышится тяжело, и ты кашляешь, выплескивая ноющую боль из легких. Мы учимся в одном колледже, на одной специальности - и я специально сажусь позади тебя, и смотрю, как ты нервно дергаешь оттопыренными ушами с выступающими ниточками сосудов. Смотрю, как ходят лопатки, как ты потряхиваешь головой натыкаясь на любимое место в зачитанных до дыр "Невидимках". А сейчас ты стоишь прямо возле меня - и спрашиваешь, почему я дрожу. И, если честно, мне нечего тебе сказать. Потому что дрожу я от одного твоего присутствия рядом. И тогда на ум приходит легкая ложь, и я блеющим голосом выдаю:"Приболел" Зря, ой зря я это сделал. Ты меня тащишь в кофейню, и отпаиваешь крепким глинтвейном. Непривычно смелый - обычно ты стесняешься даже подойти и спросить где у нас занятия, а потом три часа блуждаешь по корпусу. А сейчас ты улыбаешься, и глотаешь вторую чашку горячего, дымящегося глинтвейна. А я пожимаю тебе руку. Пальцы у тебя до ужаса холодные, и я наклоняюсь и дышу на них. - Артур, что ты делаешь? - Пальцы тебе грею, придурок. Чтобы не заболел.
(Гололед)
У тебя красный нос, общешмыгающий нездоровый вид и толстый словарь под мышкой. Ты проходишь мимо, вскользь здороваешься, бросив презрительный взгляд на моих приятелей, и направляешься к библиотеке. Я смотрю тебе вслед. - Арти, это что за заморыш? - Ланс, это не заморыш. Он клевый, правда. И интересный. - Пиздишь, как девчонка. - Придурок. Я отворачиваюсь, стараясь поймать взглядом хоть кого-нибудь нормального. Не дибила, как Ланс. Я тебя, конечно, знаю очень плохо. Но мне кажется, что каждая твоя улыбка выучена мной наизусть. Я тебя догоняю уже на лестнице. Ты со злостью бьешь ногой по ступеньке. - Мерлин, тут гололед. Осторожней. - Отвали - выдыхаешь ты, бьешь еще раз ногой по ступеньке и падаешь. И я, как дурак, подбегаю, чтобы тебе помочь.
(Оттепель)
Мы уже месяц общаемся. То ты у меня сидишь, то я у тебя. Кофе с молоком, оказывается, такой вкусный - особенно, когда ты его делаешь. И книги твои захватывают. Да и ты сам - захватывающий, хрупкий, правильный, большеухий. Говоришь мне про магию. Что наши предки умели колдовать, что многие войны на этой земле творились из-за магов и магии. И когда рассказываешь это, ты будто из легенд о Ланселоте Озерном - колдун Мерлин. Я - то знаю, что закрываясь в комнате по ночам, ты на самом деле читаешь заклинания и левитируешь предметы. Я привык, для меня это абсолютно правильно и по-домашнему. А сейчас ты ко мне подходишь с толстой книгой в руках, и взгляд твой полон решимости. - Знаешь, я давно тебе хотел рассказать. Я умею колдовать. - Так наворожи мне сэндвичей, да побольше - жрать хочется.
(Солнце)
...Видеть впервые - будто уже тысячу лет знаю. Будто тонкий шарфик, змеей-веревкой обвивший шею когда - то виден мной. Будто твои тонкие, искривленные в усмешке губы когда-то улыбались мне, тепло и открыто. Будто... Будто много-много лет назад я тебя видел, знал, и, наверное, любил. Как же не любить такое чудо-юдо?... Мы курим на ступеньках колледжа и перебрасываемся ничего не значащими фразами. У тебя на коленях книга по мифам Англии, и ты смотришь то на картину, изображающую короля Артура, то на меня. Я старательно отвожу глаза и стараюсь не стесняться. - Похож ... - Что, правда? Я король Артур? Кстати, у меня сигарета погасла. Ты поворачиваешься, смотришь на сигарету и твои глаза загораются золотом. Я неспешно затягиваюсь. - Артур, ты наверное сейчас скажешь какую-нибудь хрень насчет того что у меня глаза цвета солнца. - Неправда. Это у солнца цвет твоих глаз.
Вот я и дочитал четвертую книгу этой удивительной тетралогии. Ощущение - как будто вернулась в детство, но с моим нынешним самосознанием. Очень приятно, и с книгой расставаться совсем не хочется. Я с самого начала прониклась Анжелой, как неибически крутой теткой. Вот она, та самая равновариативность всех исходов! И сама идея бойкой, хорошо выглядящей старушки, размахивающей мечами и вяжущей шляпу - прекрасна! Второй по списку крутых персов - Муртаг. Он прекрасен, и я очень рада, что все-таки он не говнюк. Это было как-то грустно, когда любимый герой вдруг оказывается в стане тех, кого уж точно убьют. А так - у нового мира есть хотя бы один нормальный человек, способный выполнять важную административную деятельность. Эрагон - это Эрагон, а работать кто-то должен. Еще мне очень нравился Оромис, но его убили еще в предыдущем томе. Но он представлялся мне Арамисом из Мушкетеров, зрительно-то - уж точно.
Хочу сказать спасибо автору за то, что: - Он дописал эту серию. Он писал ее 12 лет, но не бросил. Спасибо ему за это. - Спасибо ему за философию книги. Очень много книг сводятся к простому "Там был мужик с драконом, они убили всех. Конец." И не сказать, что это неинтересно. Но та интимность, которая пропитывает все время чтения "Эрагона" - прекрасна. Я почти физически чувствую, как по рукам бежит понимание. Удивительное чувство. Спасибо автору за него. - Спасибо за красивый, а главное - завершенный конец. Герои исчезают не где-то там на поле брани, они заканчивают все свои дела и выбирают свой путь. - Наконец - спасибо за Арью. Да и за всю любовную линию в целом. Это даже не линия, это так, пунктир, но он нежен, легок и прекрасен. Да, туда бы отлично вписался какой-нибудь физический контакт, начиная с поцелую и заканчивая высоким рейтингом. Читатели бы поняли автора и получили бы огромное удовольствие, но... Спасибо, что этого не было. Спасибо, что не сломал идилию, болезненную, звенящую, перехватывающую дыхание, но такую верную, необходимую идилию.
Все закончилось, мне грустно это осознавать, но... да, пожалуй четвертая книга - лучшая из серии. Паолини очень вырос как автор. Но я могу сказать, что вся серия хороша. Действительно хороша и заслуживает прочтения и понимания.
«Что чаще всего встречается в романах, повестях и т.п.»
Граф, графиня со следами когда-то бывшей красоты, сосед-барон, литератор-либерал, обедневший дворянин, музыкант-иностранец, тупоумные лакеи, няни, гувернантки, немец-управляющий, эсквайр и наследник из Америки. Лица некрасивые, но симпатичные и привлекательные. Герой — спасающий героиню от взбешенной лошади, сильный духом и могущий при всяком удобном случае показать силу своих кулаков. Высь поднебесная, даль непроглядная, необъятная ... непонятная, одним словом: природа!!! Белокурые друзья и рыжие враги. Богатый дядя, либерал или консерватор, смотря по обстоятельствам. Не так полезны для героя его наставления, как смерть. Тетка в Тамбове. Доктор с озабоченным лицом, подающий надежду на кризис; часто имеет палку с набалдашником и лысину, а где доктор, там ревматизм от трудов праведных, мигрень, воспаление мозга, уход за раненым на дуэли и неизбежный совет ехать на воды. Слуга — служивший еще старым господам, готовый за господ лезть куда угодно, хоть в огонь. Остряк замечательный. Собака, не умеющая только говорить, попка и соловей. Подмосковная дача и заложенное имение на юге. Электричество, в большинстве случаев ни к селу, ни к городу приплетаемое. Портфель из русской кожи, китайский фарфор, английское седло, револьвер, не дающий осечки, орден в петличке, ананасы, шампанское, трюфеля и устрицы. Нечаянное подслушивание как причина великих открытий. Бесчисленное множество междометий и попыток употребить кстати техническое словцо. Тонкие намеки на довольно толстые обстоятельства. Очень часто отсутствие конца. Семь смертных грехов в начале и свадьба в конце. Конец.
" К.С. Льюис: "Если вы ищете религию, от которой ваша жизнь станет удобнее и легче, я бы вам не советовал избирать христианство. Вероятно, есть какие-нибудь американские таблетки, они вам больше помогут".
Я хочу вернуться на паркет. Это странно. и завтра я об этом наверняка забуду, но я хочу вернуться на паркет. С чего все пошло: Только что вернулась с открытия новой школы танцев "Up and Down" и... Эта атмосфера богемы меня захлестнула, девушки, клеящие геев и бисексуалов, бисексуалы флиртующие со всеми, стучащий в диафрагме ритм латины. Ноги помнят. Удивительно, конечно, но все еще помнят. И я хочу вернуться. Да, сейчас, после соблазнительного ритма, после приятного ощущения в мышцах, я забыла о тех великих постулатах, за которыми верно шла последние три, а то и четыре года. И завтра я о них вспомню и откажусь от идеи войти в ритм. Но сегодня... Если бы вы знали, каково это! Каково это оказаться там, где-то далеко в мире жестких тренировок, в мире ритма, который врастает в душу, как совершенно необходимый ее элемент. Мысль, не позвонить ли Куделину, кажется мне вполне стоящей, хотя... не думаю, что он согласится. На его месте, я бы не согласилась. Я даже не знаю, хватит ли меня больше, чем на месяц, но... очень мало людей знает, каково это - почувствовать себя частью большой семьи. Да, я знаю, это настоящий гадюшник, там тетки смотрят друг на друга, как на отъявленных шлюх, но... это... это моя семья! Мой мир, из которого я ушла, ушла, но очень хочу вернуться. Да...
Поговорила со старым другом. Друг сказал, что я все неправильно делаю. Если так хочется учиться в Ирландии, то нужно собирать монатки и драпать в Ирландию на поиски лучшей доли. Там очень долго колбасится на уровне говна, тщетно стараясь из него выбраться. Кое как приспособиться, еще лучше найти какого-нибудь ирландца, которому плохо ровно настолько же, на сколько и мне. Стать добропорядочной О'что-нибудь подать на гражданство, а там уж, как гражданка страны радостно и весело начинать учиться. Мне это видится предприятием сомнительным. Но интересным. Я, скажем прямо, загорелась идеей. Не представляю, как озвучу эту идею кому-нибудь из родни. Наверное как-нибудь так: - Знаете, не хочу я в СПбГУ. Нет-нет и МГМО за 250 штукарей в год я тоже не хочу. Хочу Ирландию, гемор-гемор-гемор-гемор-гемор, мазерфакер-факер-факер! В общем: хочу интересной жизни. Да.
Жуков собирается вернуться. Подсобрать каких-то документов. Пригласил на свадьбу. Сказала, что он дурак и альфонс. Пока не разговариваем. Хохлов тоже решил найти себе невесту. Сволочь.
Почему-то тянет убежать из дома. С рюкзаком, штукой рублей, да. Ночевать под мостами и идти по железной дороге. Я не безумен стал ли?
Граждане, а кто бы подкинул Тыкве ссылки на сайты про иностранное образование. Я, конечно, шерстила интернет. И шерстю его все время, но толи не то ищу, то ли терпения не хватает доскрестись до истины, в общем: не могу найти самое основное: какие документы нужны, когда подавать и сколько все это стоит. По русским сайтам выходит какой-то аахтунг фоер. Т.е. я не против, какой-нибудь Тринити колледж имеет, наверное, полное право драть по пол ляма в год, но ведь это же какая-то чушь! В общем: нужны ссылки. Много ссылок на иностранные форумы, на наши форумы, на все, где можно найти конкретную, полезную и, по возможности, достоверную инфу. Тыкве очень надо.
Уезжая из дома: - Возьму с собой Достоевского. Конечно не хочу его читать. Читать хочу Саган. Но ведь прочитать его надо.
В аэропорту: Пока маман "отвернулся к консервам" стрелой метнулась в книжный. Четыре часа утра. Все спят. Но ах это приятное слово "Дьюти фри" И оп-ля-ля! "Франсуаза Саган "Смятая постель"" Таки купила. Таки понравилось. Атмосферно. Атмосферно и хорошо. Мне нравятся такие женские персонажи, как Беатрис. Эдуар - чудик, но без него история утратила бы изюминку. Я что-то еще хотела сказать, но мозги все еще не в кучке.