Аста, тебе это может не понравиться, но ты мне кое-что напомнила и, раз уж я ждала момента, то и удержаться я не смогла.
В любом случае - это сплошная пьяная рефлексия.
Печатные знаки.Господи, неужели сейчас осень? Прекрасная, вечная, заботливая осень? Сколько же прошло времени?
А тогда была зима. И было 28 января. И тонкая ледяная корочка на тротуарной плитке. И большие, влажные, грязно-коричневые сугробы на обочинах.
И был сладостный шум общих движений. Пьяно-трезвые взгляды из-под длинных ресниц. Неловкие соприкосновения. Летящие жесты. Глубокое молчание и звенящие разговоры. Горячее срывающееся дыхание. Стыдливые рукопожатия. Смущение недосказанных фраз.
Было все. И все было шумно. Казалось, для тишины время еще не пришло.
И сладкие звуки растворялись в теплом свете настольной лампы. Белые наволочки были идеальной сценой для растрепанных рыжих и русых прядей, для голодных взглядов серых и зеленых глаз.
Странные беседы, то шепотом, то фальцетом. Непоказная феминность, все это было прекрасным, веселым и фантастическим. Это казалось удивительной игрой. Все понарошку. Ничего всерьез. Но все серьезно.
Женщина, когда он любима, удивительно прекрасна. Святость рождается в пороке.
Вы всегда узнаете любимую женщину, сколько бы ей не было лет. И неважно, красива она или нет. Любимая женщина – восхищает. Она – редкое украшение мира живых. Она светится изнутри светом чужой любви, это слышно в ее дыхании, это видно в ее движениях
Но сама женщина не видит этого волшебного света. Она поглощена отдачей собственной любви. И если этот магический свет меркнет, первыми это замечают окружающие.
Махровый асфальт в грязной дымке снега как упаковка для редкой коллекционной игрушки. Изящной. Переломанной. Только вот на местах разлома вместо фарфоровой крошки и острых углов – липкая бордовая жижа.
Чужие люди в форменных комбинезонах укладывают это сокровище в белый ящик. И только мигающий желтым фонарь, тихо жужжа, наблюдает за механическими движениями.
Когда полифония исчезает. Когда Тень Тени тает. Когда замолкает неслышимое сердцебиение.
Тогда рождается тишина.
Ничего не проходит. Ничего не стирается. Все просто замолкает. Такая вот специфическая звукоизоляция. Все вроде бы и на месте, но чего-то не хватает.
И ты до конца еще не осознал, что же произошло. Куда же ушел этот нежный шорох жизни. Где же теперь звучит это сердце.
Как на тебя уже летит сор. Он производит огромное количество лишнего шума.
И ты не знаешь толком, как к нему относиться, ведь тишина так непривычна, так пугающе-липка.
А этот шум чужой, враждебной жизни окружает тебя, лишает собственной личности, стремится поработить и заглушить. Шум чужого голоса и чужого же дыхания берет тебя в вязкое, шероховатое кольцо.
Навязчивая забота, притворные ахи-вздохи, сантименты, признания в любви, опека, навязанный ритм жизнь, цели, задачи, гул голосов.
Жить становится невмоготу.
Но когда этот гвалт окончательно глушит тебя, приходит наконец спасительное решение, и вот они, слова, срывающиеся с языка:
- Хватит! Хватит! Вон отсюда! Мне никто не нужен! Убирайся!
И сразу возвращается спасительная тишь, а перед глазами поднимается пелена сочного, слепяще-белого снега, и кажется, тонкая кисть ласково замирает на твоем предплечье.
А слух снова улавливает тихое:
Тук-тук, тук-тук.
Сочный цвет снега.
Аста, тебе это может не понравиться, но ты мне кое-что напомнила и, раз уж я ждала момента, то и удержаться я не смогла.
В любом случае - это сплошная пьяная рефлексия.
Печатные знаки.
В любом случае - это сплошная пьяная рефлексия.
Печатные знаки.