Уходящие корабли.
Мой отец тридцать два года прослужил капитаном речного парома.
Когда мне было шесть, он пришел домой поздней октябрьской ночью. На улице был сильный дождь, и от отцовского свитера пахло мокрой шерстью. Отец сидел на кухне, вытянув ноги под столом, и курил. Я стоял в дверном проеме, сжимая в правой руке веревку, за которую привязал свой красный пластмассовый самосвал, и смотрел на мужчину, который был для меня кем-то вроде Бога. Он был очень нужен мне тогда. О чем-то таком я хотел спросить, о чем еще не знал, и чего не мог выразить словами.
- Знаешь, сынок, - его большие грубые руки разгладили аляповатую клеенку на столе, - Всегда наступает такой момент, когда корабль больше не может стоять в порту.
Отец смотрел на меня, а я чувствовал, что вот сейчас случается со мной что-то важное, что я должен как-то проявить себя, показать отцу, что я сильный, что мы на равных, но ничего не мог придумать.
- Тогда они просто исчезают. Вот так, в одну ночь – снимаются с якоря и уходят куда-то. А куда – никто не знает.
- Пап…
- Да?
- А как они понимают, что пришло время уходить?
Отец затушил сигарету о чашку, оставшуюся на столе после вечернего чая. Он как-то смутился, пожевал губы, отодвинул кулек с печеньем к стене и покачал головой.
- Ну, а чего тут понимать? Как им невмочь больше, так и уходят.
Дальше ничего не было. Мой отец не ушел из семьи и не покончил с собой. Он также каждый день ходил на службу, а по вечерам от его свитера пахло мокрой шерстью. Это был просто разговор уставшего работника с сыном.
Но мне запомнился тот вечер.
Позже, подрастая, я много раз слышал истории об уходящих кораблях.
Они всегда начинались одинаково.
- Представляете, - говорил рассказчик, - вчера ночью еще один ушел!
И совершенно неважно, что это был за корабль. Уходили все: и катера, и яхты, и баркасы, и теплоходы, и моторные лодки. В одну ночь поднимали якорь, не зажигая свет, не запуская двигатель, уходили.
Говорят, на север.
Я рос среди этих историй. Все их знали, знали, что это правда, но все равно относились к ним как к суевериям. Такая особая романтика портовых городов.
В конце концов, это свойственно всем нам.
Когда я влюблялся, я казался себе лихим моряком, шальным капитаном дальнего плаванья, повидавшим так много берегов, что моих впечатлений хватит на целую книгу.
Я видел, как уходят корабли. Почти незаметные, неслышные, скользят они по воде ночами. Их невозможно остановить. Если отловить моторную лодку и вернуть обратно на стоянку, она все равно уйдет. Ее можно только распилить и продать на металлолом, но ведь это уже не будет лодка.
И мне всегда казалось это прекрасным. Этот выбор – уйти, когда понимаешь, что нельзя остаться.
И, когда я уходил, я сравнивал себя с уходящими кораблями, говорил себе, дескать, никаких компромиссов, дальше так жить нельзя – надо уходить.
Свой тридцать первый день рождения я пришел встречать в порт.
Что-то разладилось в моей романтике капитанской жизни. Я мог уходить или приходить, но ничего, в сущности, не менялось, я мог менять работы или не работать вовсе, и я все равно оставался с этим ощущением невозможности найти свое место. Я не хотел уходить. Напротив, я очень хотел остаться. Но у меня не получалось.
И я сидел на причале, свесив ноги к воде, пил принесенное с собой красное сухое из горла и думал, как же так, как такое может быть, что вот я человек, мужчина, мне тридцать один, и я же тут не нужен. Это мне здесь нужно, а я ему – нет.
Веревка, державшая стоявший рядом катер, соскользнула в воду, и тот, не издав ни звука, покачиваясь на воде, начал отходить от берега.
Я бросил недопитую бутылку, встал. Затекшие ноги сразу же закололо, а с джинс посыпался мусор. Заходящее солнце слепило глаза, и я был занят тем, что пытался разглядеть, куда мне бежать, а не тем, чтобы подумать, а что я делаю.
Всегда наступает такой момент, когда корабль не может больше стоять в порту. И тогда он уходит, не зажигая свет, не заводя двигатель. Уходит вверх по течению – на север. Там на границе Северного Ледовитого океана есть бухта. Бухта ушедших кораблей. Снег, лед, остовы ржавеющих машин и ни души вокруг.
Я лежал на крыше капитанской рубки и замерзал. Руки и ноги болели так, что, будь у меня силы, я выл бы от боли.
С час назад снег перестал, и теперь холодное небо заливало голубовато-зеленое зарево северного сияния. Я смотрел на него и чувствовал, как снежная крошка на щеках тает, и вода стекает к вискам, а потом до шеи, где снова замерзает на волосах белой коркой.
Всегда наступает такой момент, когда корабль больше не может стоять в порту. И тогда он уходит, потому что не может не уйти.