Преподаю язык Атлантиды
Его Мария.
Вчера в очереди за сигаретам я встретила Бога. Он покупал пиво.
- С Днем рождения, - я зябко втянула голову в плечи, руки в карманах одеревенели.
Он не понял. Посмотрел на меня внимательно, ищуще.
- Да, спасибо, - он не узнал.
Можно было подумать, что я ошиблась. Такое случается, когда живешь слишком долго. Иной раз за минуту до отправления своей электрички встретишь на на платформе Иоанна, кажется, ведь его ни с кем не спутать. А это не он. Юнец какой-то слушает в наушниках свое дерьмо с видом архангела. И остаешься куковать на перроне три часа до следующего поезда.
- Я Мария, - представилась я.
Господь лукаво щурится:
- Моя Мария?
Я склоняю лицо:
- Твоя.
Он прячет под курткой две бутылки темного и предлагает пойти послушать рождественскую мессу.
- Разве в нашем деле Пасха не важнее Рождества?
- Важнее, - он небрит, и кожа на щеках от мороза раскраснелась и начала шелушиться. Белки глаз желтоватые в красную сеточку воспаленных капилляров, - Но Рождество хорошо безоговорочной верой. Воскрешение - сложный процесс, чтобы в него верить, нужны доказательства. А Рождество... Мало какая мать предвидит конец.
- Твоя, например, - я так давно его не видела. Тысячу лет. Даже больше. Тысячу сто с чем-то... Мы совсем не о том говорим. Какая разница, кто что предвидит?
Он останавливается и трет обеими ладонями лицо.
- Это было испытание веры.Ей это было нужно. Не только ей. Мне это было нужнее.
Мы идем по сумрачным замерзшим улицам северного города. Из тени домов выступают черные прямоугольники шинелей моряков. Я думаю о море. О кораблях. Я думаю о том, как появился этот город. Я думаю, чтобы не начать говорить.
- Мне казалось, что Бога нет, - сдаюсь. Мои щеки красные, а в глазах щиплет.
Он смеется.
- Я есть сущее, помнишь? Даже, если меня нет, я есть.
- Пойдем ко мне? - выходит умоляюще. Так оно и есть. Я готова его умолять. Выпрашивать свое чудо на Рождество, - Пожалуйста.
- Конечно.
Где-то за домами ледяное море лижет пирс, и хрипло плачут чайки.
На моей кухне пусто и сумрачно. Глаза устали, я зажигаю конфорку и ставлю на голубое пламя турку с кофе.
В синем воздухе вспыхивает рыжий огонек его сигареты.
- Я не знаю, что сказать, - говорю я, чтобы заполнить тишину.
- Ничего не нужно говорить, - он затягивается.
- Пожалуйста, останься.
Я выговаривю это скороговоркой и зажмуриваюсь, в животе расползается холодный и цепкий ужас.
- Мария, - это очень ласково. Если слово можно почувствовать, это был поцелуй, - Пожалуйста, открой глаза.
Он улыбается. Я все понимаю.
Я сажусь перед ним на пол и кладу голову ему на колени. Нужно все это прекратить. Я вспоминаю, что такое уже было, только тогда я носила длинные волосы, стояла иссушающая жара, повсюду был запах пыли и мира.
Шепчу ему в колени:
- Прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много.
- Посмотри на меня.
Его глаза карие в золотую крапинку. Он целует меня в лоб.
- Ты бессердечен, Господи.
Он гладит меня по волосам. Его руки темные, с загрубевшей кожей, трауром под ногтями и обкусанными в кровь заусенцами. Они пахнут снегом, соленой рыбой и табаком.
- Мое сердце в твоем, моя Мария.
Когда за ним закрывается дверь, я прижимаюсь любом к стене и шепчу:
- Я люблю тебя, Господи.
Вчера в очереди за сигаретам я встретила Бога. Он покупал пиво.
- С Днем рождения, - я зябко втянула голову в плечи, руки в карманах одеревенели.
Он не понял. Посмотрел на меня внимательно, ищуще.
- Да, спасибо, - он не узнал.
Можно было подумать, что я ошиблась. Такое случается, когда живешь слишком долго. Иной раз за минуту до отправления своей электрички встретишь на на платформе Иоанна, кажется, ведь его ни с кем не спутать. А это не он. Юнец какой-то слушает в наушниках свое дерьмо с видом архангела. И остаешься куковать на перроне три часа до следующего поезда.
- Я Мария, - представилась я.
Господь лукаво щурится:
- Моя Мария?
Я склоняю лицо:
- Твоя.
Он прячет под курткой две бутылки темного и предлагает пойти послушать рождественскую мессу.
- Разве в нашем деле Пасха не важнее Рождества?
- Важнее, - он небрит, и кожа на щеках от мороза раскраснелась и начала шелушиться. Белки глаз желтоватые в красную сеточку воспаленных капилляров, - Но Рождество хорошо безоговорочной верой. Воскрешение - сложный процесс, чтобы в него верить, нужны доказательства. А Рождество... Мало какая мать предвидит конец.
- Твоя, например, - я так давно его не видела. Тысячу лет. Даже больше. Тысячу сто с чем-то... Мы совсем не о том говорим. Какая разница, кто что предвидит?
Он останавливается и трет обеими ладонями лицо.
- Это было испытание веры.Ей это было нужно. Не только ей. Мне это было нужнее.
Мы идем по сумрачным замерзшим улицам северного города. Из тени домов выступают черные прямоугольники шинелей моряков. Я думаю о море. О кораблях. Я думаю о том, как появился этот город. Я думаю, чтобы не начать говорить.
- Мне казалось, что Бога нет, - сдаюсь. Мои щеки красные, а в глазах щиплет.
Он смеется.
- Я есть сущее, помнишь? Даже, если меня нет, я есть.
- Пойдем ко мне? - выходит умоляюще. Так оно и есть. Я готова его умолять. Выпрашивать свое чудо на Рождество, - Пожалуйста.
- Конечно.
Где-то за домами ледяное море лижет пирс, и хрипло плачут чайки.
На моей кухне пусто и сумрачно. Глаза устали, я зажигаю конфорку и ставлю на голубое пламя турку с кофе.
В синем воздухе вспыхивает рыжий огонек его сигареты.
- Я не знаю, что сказать, - говорю я, чтобы заполнить тишину.
- Ничего не нужно говорить, - он затягивается.
- Пожалуйста, останься.
Я выговаривю это скороговоркой и зажмуриваюсь, в животе расползается холодный и цепкий ужас.
- Мария, - это очень ласково. Если слово можно почувствовать, это был поцелуй, - Пожалуйста, открой глаза.
Он улыбается. Я все понимаю.
Я сажусь перед ним на пол и кладу голову ему на колени. Нужно все это прекратить. Я вспоминаю, что такое уже было, только тогда я носила длинные волосы, стояла иссушающая жара, повсюду был запах пыли и мира.
Шепчу ему в колени:
- Прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много.
- Посмотри на меня.
Его глаза карие в золотую крапинку. Он целует меня в лоб.
- Ты бессердечен, Господи.
Он гладит меня по волосам. Его руки темные, с загрубевшей кожей, трауром под ногтями и обкусанными в кровь заусенцами. Они пахнут снегом, соленой рыбой и табаком.
- Мое сердце в твоем, моя Мария.
Когда за ним закрывается дверь, я прижимаюсь любом к стене и шепчу:
- Я люблю тебя, Господи.
-
-
07.01.2017 в 13:34веры.Ей Пропущен пробел.